Русская поэтесса Марина Цветаева не нуждается в представлении – она была яркой представительницей серебряного века. В современной литературе можно встретить достаточно исследований, посвященных творчеству, жизни и смерти Марины Ивановны. Изученность биографии и ее произведений, казалось бы, не оставил никакой лакуны для нового осмысления или понимания написанного ею. Вся поэтика страстна и противоречива: наряду с огромным желанием любви, прославлением многолюбия в раннем творчестве прослеживаются и мотивы одиночества и трагической обреченности, и даже в бесшабашно-веселом контексте присутствует символика смерти:

Шампанское вероломно,
А все ж наливай и пей!
Без розовых без цепей
Наспишься в могиле черной.

Смерть Марины Цветаевой была трагической. Трагической была и ее жизнь, по крайней мере, ее вторая половина. Революция поделила жизнь Цветаевой пополам: в 1917 году ей было 26 лет, а в 1941, когда она повесилась, — 49.

Марину Цветаеву часто воспринимают как жертву своего времени. Действительно, в ее жизни можно найти большую часть палитры революционных и постреволюционных ужасов тех лет: выросшая в обеспеченной семье и мало приспособленная к бытовой стороне жизни, она оказалась одна с двумя детьми в обстановке военного коммунизма, в результате ее младшая дочь умерла от голода; затем годы нищеты в эмиграции; и, наконец, вынужденное возвращение на Родину, — где сразу же арестовывают ее сестру, дочь и мужа (первых отправляют в лагеря, последнего – расстреливают); сама Цветаева, лишенная всякой возможности работать, вынуждена просить о трудоустройстве в качестве посудомойки. В свете этих фактов самоубийство выглядит логичным заключительным аккордом, почти нормальной реакцией человека на экстремальные обстоятельства. На этом можно было бы поставить точку, если бы не тот необычайный интерес, который Цветаева проявляла к смерти на протяжении всей своей жизни.

Настоящий доклад посвящен попытке ответить на вопрос, не явилось ли самоубийство Марины Цветаевой следствием не только непереносимых условий ее жизни, но и особенностей ее психологического склада и мироощущения, сложившихся еще в юности. Иными словами, не было ли оно изначально предопределено суицидальностью ее характера.

Уже в раннем периоде творчества Марины Цветаевой (с 1906 по 1916 годы) практически всеми исследователи ее жизни и творчества отмечается интерес к теме смерти. Для того чтобы взглянуть на степень этого интереса мы выделили две группы слов: 1 группа – это слова, отражающие как феномен смерти, так и ее символику, а также чувства, сопутствующие ей:

• смерть, могила, кладбище, умирать, мертвый, погибший, гроб, покойник;
• тоска, страдание, боль, мука, печаль, грусть;

2 группа – это слова, отражающие влечение к жизни и жизнерадостные эмоции, что является противовесом первой группе:

• жизнь, жить, живой;
• радость, счастье, веселье, смех.

Выбор конкретных слов для указанных групп осуществлен субъективно, но обусловлен типичностью их для лексикона Цветаевой. Перевес количества слов из группы «смерть» относительно группы «жизнь» связан с тем, что «смертельная» тематика представлена в лексиконе Цветаевой большим разнообразием. Результат этого простого исследования оказался достаточно предсказуемым, если принять во внимание трагический конец ее жизни: прямое сопоставление подсчитанных слов по каждой группе показывает, что слова на тему смерти преобладает над словами жизненной тематики более чем в 2 раза, а тема грусти превалирует над «радостью» приблизительно на 20%.     Эти цифры подтверждают перевес «смертельной» и «печальной» тематики над «жизненной» и «радостной», однако, такое сопоставление не вполне корректно. Несмотря на то, что подсчет показывает перевес «темной» тематики над «светлой», степень этого перевеса очень занижена. Это связано с тем, что во многих случаях Цветаева употребляет слова из «светлых» групп в таком контексте, который полностью лишает их «светлого» звучания. Например:

• «как наши радости убоги душе, что мукой зажжена»;
• «за счастье жалкое земли ты не отдашь своих страданий»;
• «поверь мне: я смехом от боли лечусь, но в смехе не радостно мне»;
• «порою смерть – как будто ласка, порою жить – почти неловко»;
• «но не правда ль: ведь счастия нет, вне печали? Кроме мертвых, ведь нету друзей?»;
• «но близок день, — и станет грезить нечем, как и теперь уже нам нечем жить» и т.п.

Расчет показывает, что почти в каждом третьем стихотворении, написанном за период, присутствует тема смерти, и, даже чаще, чем в каждом третьем, — тема печали.

Сергей Рязанцев в своем исследовании «Танатология – наука о смерти» делает интересное наблюдение: «Людям всегда было свойственно избегать разговоров о смерти, и даже само слово «умереть» в повседневной речи старались заменять какими-либо другими, более смягченными выражениями: «отправиться в лучший мир», «приказать долго жить», «протянуть ноги». Аналогичные языковые табу на слово «умереть» имелись и в других языках. Также старались не произносить и слово «кладбище»».

В связи с этим соотношение: 133 упоминания слов, прямо связанных со смертью, в 429 стихотворениях, — представляется необычайно высоким. Особенно, если сопоставить его с тем фактом, что целый ряд наиболее сильных стихотворений, основным содержанием которых является фантазия о собственной смерти, были написаны Цветаевой в 1913 году, — то есть, в один из самых счастливых и благополучных годов ее жизни (в январе 1912 года она вышла замуж, в сентябре 1912 – у нее родилась дочь. Цветаева была финансово хорошо обеспечена и, по собственным словам, безумно любила мужа и дочь). Как пишет исследователь творчества Цветаевой С.Карлинский: «В одном стихотворении за другим молодая жена и мать описывает свои похороны, обращается к прохожему у своей могилы и говорит из гроба далекому потомку. В этих стихах отсутствует страх перед смертью, в них нет ничего трагичного. Общий тон положительный и почти оптимистичный».

Таким образом, уже в ранней поэзии прослеживается необычайно высокий интерес молодой Цветаевой к смерти и депрессивная тональность ее произведений. На наш взгляд, этому есть объяснения в фактах ее биографии — можно сказать, что дух смерти витал в семье Цветаевых:

— мать Цветаевой – урожденная Мейн – выросла без матери, так как последняя умерла, когда дочери было 19 дней;
— отец Цветаевой к моменту женитьбы на ее матери был 44-летним вдовцом с двумя детьми: его жена – урожденная Иловайская – умерла за год до этого, также вскоре после рождения сына.
— в 1902 году заболела туберкулезом мать Цветаевой. После четырех лет лечения в июле 1906 года она умерла. Марине Цветаевой было в это время 13 лет;
— в августе 1913 года умер Иван Цветаев (Марине Цветаевой был 21 год).

Эти обстоятельства сами по себе не могли не повлиять на становление личности Цветаевой.

Однако для понимания цветаевского мироощущения необходимо рассмотреть влияние, оказанное на нее родителями.   Главенствующим было влияние матери. Отец был добр, мягок, спокоен, но целиком погружен в свою работу, он не занимал значимого места в эмоциональной жизни юной Цветаевой. Мать Цветаевой была ярко и многосторонне одаренной женщиной, однако, с резким требовательным характером и страстной тоской по некой иной, лучшей, романтической жизни.

Цветаева воспринимала свою мать как романтическую героиню. Мария Александровна жила музыкой и литературой романтического толка. При этом она настаивала на том, чтобы дети жили в одном мире с ней. Практически с рождения она читала дочерям вслух свои любимые произведения и требовала от них недетского понимания услышанного.

В своих дочерях мать Цветаевой хотела видеть, прежде всего, осуществление своих несбывшихся надежд. Поэтому с 4-х лет она стала учить обладавшую абсолютным слухом Марину игре на рояле, при этом совершенно игнорируя ее очень рано, еще до 7 лет проявившееся, стремление писать стихи. «Все мое детство – это крик о листе бумаги»,- писала позже Цветаева. Мать, не замечая литературной одаренности дочери, методично готовила ее к карьере пианистки. Позже Цветаева замечала, что если бы ее мать не умерла так рано, то она, очевидно, стала бы пианисткой.

Таким образом, мать неосознанно травмировала дочь, отказываясь замечать ее индивидуальность. Кроме того, рождение дочери было большим разочарованием для матери, которая твердо рассчитывала на сына.

Любовь Марии Александровны носила ярко выраженный условный характер. За незнание чего-либо, казавшегося ей очевидным, неудачное исполнение музыки или поступок, не вписывавшийся в «рыцарский кодекс», мать карала детей презрением. Каких-либо просьб «рыцарский кодекс» не допускал.

Марина Цветаева всю жизнь двояко относилась к матери: с одной стороны, она безгранично восхищалась ею и пыталась соответствовать ее романтическим стандартам, с другой стороны, обижалась на непонятость, неуслышанность и недолюбленность. Помимо всего прочего, Цветаева ревновала мать к младшей сестре, с которой та была более мягкой. Цветаевская обида на мать была пронесена ею сквозь всю жизнь, в 1940 году, за год до смерти, в своей автобиографии М.Цветаева написала: «Мать – сама лирическая стихия. Я у своей матери старшая дочь, но любимая – не я. Мною она гордится, вторую – любит. Ранняя обида на недостаточность любви». Своей условной любовью, игнорированием индивидуальности дочери, использованием ее в качестве своего нарциссического расширения, мать превратила Марину Цветаеву в такую же нарциссическую личность (косвенным подтверждением унаследованного нарциссизма Цветаевой является ее поведение с собственными детьми, по сути, практически полностью повторяющее поведение ее матери по отношению к ней). И может быть, именно нарциссическая травма породила склонность к депрессивному мировосприятию. Юлия Кристева в своей книге «Черное солнце: депрессия и меланхолия» называет депрессию «скрытым лицом нарциссизма», — это чувство отвергнутости, бесполезности и одиночества. Оценивая дочь в первую очередь по критерию ее соответствия «рыцарским» образцам поведения, почерпнутым в романтической литературе, мать привила М.Цветаевой нереально романтический взгляд на мир и тоску по «иной» ушедшей жизни.

Ранняя смерть матери не позволила Цветаевой, пройдя через «подростковый бунт», испровергнуть материнские и усвоить новые ценности, она навсегда оказалась в плену материнских.

Таким образом, сочетание   «духа смерти» в доме Цветаевых; унаследованных от матери экзальтированно-романтических взглядов на мир и порожденной нарциссизмом, склонности к печальному мировосприятию объясняет с юности проявившийся интерес Цветаевой к смерти; желание разобраться, что это такое; романтизацию смерти; восприятие смерти других людей как романтической разлуки, а своей – как обретение покоя.

Мы можем предположить, что заложенная в характере Цветаевой склонность к самоубийству была столь велика, что если бы Цветаева не обладала поэтическим талантом, она с высокой долей вероятности покончила бы с собой еще в молодости. Очевидно, творчество явилось мощным каналом для сублимации сильного влечения Цветаевой к смерти. Косвенным подтверждением данной гипотезы являются два следующих факта:

1) По свидетельству сестры Цветаевой – Анастасии, в возрасте 17 лет Марина Цветаева предпринимала неудачную попытку покончить с собой, по крайней мере, намекала на это сестре;

2) За весь 1939 год Цветаева написала только 15 стихотворений, за весь 1940 – 6, за 1941 (она повесилась 31 августа) – 4 стихотворения, одно из которых четверостишье. (То есть, исчез канал сублимации, и это способствовало реализации влечения к смерти в непосредственном виде.)

— Детковская О.А. в соавторстве с Никитиной Юстиной
«Влечение к смерти в жизни и творчестве Марины Цветаевой»
// Вестник психоанализа, г. Санкт-Петербург, 2008; №1 – С.209-215.